Хардинг сначала даже не поверил, но, с другой стороны, и не удивился, потому что, зная Мэйолла так, как знал его Хардинг, какой другой ответ он мог ожидать?

Команда Интегратора была в полном составе: семь разумов и Интегратор. Но Джордж Мэйолл был в этой команде единственным человеческим существом. Мерцавший перед ним на экране Сборный образ смешивал его черты с чертами других, как смешивались и их разумы. Но шесть других разумов, сливавшихся с Мэйоллом за Круглым столом на Акасси, были разумами машин. А Хардинг хорошо знал, какая опасность исходит от них.

Шесть механических разумов, наполненных той информацией, что содержалась в головах живых людей. Самих людей не было. Не было тех, кто мог бы задавать вопросы или требовать отчета от единственного живого существа в команде.

Раньше ни один человек не управлял Интегратором в одиночку, одним разумом. Никто не осмеливался. И никто в здравом уме не смог бы. Джордж Мэйолл попытался и по-своему преуспел. Но его успех был большим провалом, чем любое откровенное поражение.

Наверное, самым жутким было то, что он попытался создать Круглый стол с семью хранилищами человеческих знаний. Было бы дурно, если бы он просто записал эти знания на ленты и прочие носители. Даже в таком случае было бы крайне опасно вслепую их использовать, а Мэйоллу приходилось использовать их именно так, потому что один человеческий разум не может вместить больше самого себя, а для того, чтобы уравновесить Интегратора, требуется по меньшей мере семь таких разумов. Не семь носителей записанной информации, а семь человеческих разумов, живых, активных, постоянно задающих вопросы и принимающих гибкие решения, чего ни один механический разум пока так и не научился делать.

Механический разум должен уравновешиваться человеческими, иначе он выйдет из-под контроля. Или же по собственному выбору установит какие-нибудь границы и уничтожит все, что окажется вне их.

С трехмерного экрана на Хардинга посмотрел такой образ, что Хардинг онемел. Ничего более прекрасного он не видел. И ничто не вызывало у него большей ненависти.

У образа не было лица, не было глаз. Но горящий взгляд Мэйолла все равно ощущался — как-то, невероятно и непонятно как, соединившись со сверкающей маской машины в настолько совершенный образ, что никто бы не смог разложить его на исходные части. Образ состоял из семи компонентов. Сиял, сверкал, и его элегантные функциональные очертания и безупречные пропорции делали его предметом непревзойденной красоты. Но из этого образа нельзя было вычленить ни человеческую составляющую, ни машинную. Сталь на одну седьмую состояла из плоти, плоть — на шесть седьмых из стали.

Человек не может вступать в симбиоз с машиной и оставаться в здравом уме. Не может и машина смотреть на наблюдателя человеческими глазами, чтобы бесстрастные стальные черты не выражали гнев и ужас. Если машины могли сойти с ума от слишком близкого контакта с людьми, значит эти машины были столь же безумны, как и человек, который принудил их стать частью Сборного образа.

Но машины отомстили ему. Они захватили власть над человеком.

Именно этот Сборный образ направлял жизни и судьбы шестидесяти одной тысячи человек на Венере и угрожал Солнечной Империи.

Джордж Мэйолл из Сборного образа послал Хардингу отчаянный взгляд — он оказался заперт в своей стальной клетке. Мэйолл во плоти сидел в трех футах от Хардинга, но реальным человеком был тот, чье изображение находилось на трехмерном экране. Мэйолл стал машиной.

Потухшее, лишенное надежды лицо Мэйолла проступало сквозь стальную красоту образа, смотрело на Хардинга сквозь сияющую многоликую маску машин. Во взгляде застыл беспомощный ужас, отчаянный призыв.

Потому что Мэйолл собрал на Акасси слишком сильную команду. Слишком хорошо устроил оборону. И никто теперь не мог прорваться сквозь нее, чтобы спасти его от чудовища, которое он создал и с которым сросся. Мэйолл стал самым крайним сепаратистом. Он отделился от человечества.

Ни в тот момент, ни когда-либо еще Хардинг не мог заставить себя нанести повреждения человеку, который когда-то составлял Сборный образ вместе с ним. Но сейчас он поднял револьвер твердой рукой. Он не собирался причинять Мэйоллу вреда. То время, когда смерть могла бы повредить Джорджу Мэйоллу, давно миновало.

— Джордж Мэйолл, я хотел сказать тебе, — обратился Хардинг к образу на экране, — зачем я здесь и кто меня послал. Но сейчас это уже не важно, не так ли?

Он прицелился в затылок Мэйолла, сидящего перед ним на стуле. Потому что это уже был не Мэйолл. Хардинг разговаривал только со сборным существом на экране.

— Уже совершенно не имеет значения, кто меня послал. Важно только, что я здесь и что я должен победить. А ты умрешь, Джордж. Ведь ты этого хотел, не так ли?

Хардинг стал пистолетом. И спусковой крючок по своей воле пошел назад.

Сталь на экране вдруг раскололась, разлетелась, и по жесткому сияющему лицу металлического образа потекла кровь, заливая ему металлическую грудь.

Когда последние человеческие черты стаяли с металла, а последние черты образа — с экрана, Хардинг убрал пистолет в кобуру. Значит, он успел. Мэйолл просто сделал первый шаг.

И Хардинг запретил себе думать об этом — о кошмарной, но неизбежной ситуации. Такое не должно происходить. Никогда не должно происходить, пока вместо победы, за которую надо платить всему человечеству, люди готовы принять поражение.

Человек — разумное животное, умеющее задавать вопросы, ошибаться и исправлять свои ошибки. Но Мэйолл подошел слишком близко к тому, чтобы создать машину, которая не ошибается. Она могла бы поддерживать оптимальное положение — вечное, функциональное, чуждое человеку положение, охраняя произвольно выбранную территорию при помощи перенастраиваемой защиты, способной отразить любое нападение людей — пока люди существуют.

Нет, такое просто невозможно. Это ослепительное, прекрасное изображение будущего — обещание и угроза, которая никогда не должна исполниться. Ни сейчас, ни в будущем. Хардингу придется заняться разрушением — разобрать роботов, чтобы Интегратор мог работать в нормальном режиме, стреноженный и направляемый командой, собранной из людей, взятых с… Ну, это не важно. Важно было только вот что.

Хардинг поднял руку и осторожно коснулся лба. Вот где спрятан лучший Интегратор. Когда-то давным-давно, в те времена, когда доисторические люди еще не были разумными существами, они уже имели в черепных коробках мыслительные механизмы огромной мощности. Но сначала совсем не использовали их. До тех пор пока не случилось что-то, ныне неизвестное, и в Интеграторе человеческого мозга не затеплилось пламя разума. Homo sapiens, человек разумный…

Машина…

Хардинг гневно покачал головой. Он повернулся к